Память 23 января (5 февраля) и 8 (21) августа.

Архиепископ Костромской и Галичский Никодим (в миру Николай Васильевич Кротков) родился 29 ноября 1868 года в с. Погрешило Середского уезда Костромской губернии (ныне Ивановской области) в семье священника.

С ранних лет его отличало исключительное благочестие и любовь к Святой Церкви. По окончании в 1889 году Костромской Духовной семинарии в течение нескольких лет был он учителем приходской школы. В 1896 году будущий святитель поступил в Киевскую Духовную академию. Здесь 13 августа 1899 г. он принял монашеский постриг с наречением имени в честь праведного Никодима. В следующем году, после успешного завершения академического курса со степенью кандидата богословия, иеромонах Никодим направлен смотрителем Владикавказского духовного училища. Еще через два года он переведен в Кутаиси на должность инспектора духовной семинарии, в 1905 году назначен ректором Псковской Духовной семинарии.

В ноябре 1907 году состоялась архиерейская хиротония архимандрита Никодима во епископа Аккерманского, викария Кишиневской епархии. Хиротонию совершили епископ Кишиневский Владимир, бывший епископ Аккерманский Аркадий, епископы Новомиргородский Сергий и Каневский Иннокентий.

С середины ноября 1911 года владыка Никодим – епископ Чигирский, викарий Киевской епархии, с 1921 года – на Таврической и Симферопольской кафедре. В 1922 году Указом Святейшего Патриарха Тихона он возведен в сан архиепископа.

В тяжелое для Святой Церкви время начался долгий мученический и исповеднический подвиг архиепископа Никодима. Отказавшись от предложения митрополита Антония (Храповицкого) покинуть страждущую Родину, он жертвенно обрек себя на многочисленные страдания, заточения и ссылки, разделил судьбу своего народа.

Арестованный по обвинению в сопротивлении изъятию церковных ценностей, он был заключен в тюрьму, а позднее по приговору суда отправлен в ссылку. По пути в заточение святитель заболел тифом и оказался в тюремной больнице. С 1929 до мая 1932 года святитель Никодим содержался в тюрьме.

10 июня 1932 года архиепископ Никодим был назначен управляющим Костромской епархией. За все время своего архипастырского служения владыка ни разу не уклонился в обновленческий раскол, сохранил верность Святейшему Патриарху Тихону и законной церковной власти.
23 ноября 1932 года за заслуги перед Святой Церковью Указом заместителя Местоблюстителя Патриаршего престола митрополита Сергия (Страгородского) архиепископ Никодим был награжден правом ношения креста на клобуке.

Управление Костромской епархией продолжалось для святителя Никодима до 1936 года. Многое претерпел архипастырь в это тяжкое время: на его глазах осквернялись и разрушались храмы и обители, пылали костры из икон, богослужебных книг и облачений, подвергались поруганию православные святыни. В 1934 году был взорван Костромской Успенский кафедральный собор, уникальный архитектурный памятник, где около шести веков пребывал чудотворный образ Феодоровской иконы Божией Матери. Однако сама всероссийская святыня, перед которой благоговейно склонялось не одно поколение благочестивых русских людей, в том числе и святые благоверные князья Александр Невский и Димитрий Донской, была спасена стараниями богомудрого архипастыря.

В ночь на 4 декабря 1936 года, после служения всенощного бдения под праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, архиепископ Никодим был вновь арестован. Следствие по его делу длилось более двух лет. В течение всего этого времени святитель находился в тюрьме, подвергаясь издевательствам, пыткам, многочасовым ночным допросам. 21 августа 1938 году на семидесятом году жизни истерзанное сердце святителя Никодима остановилось. Он отошел ко Господу как истинный подвижник и мученик, защитник веры и благочестия, ревностный архипастырь Православной Руси.

Изъятие церковных ценностей

По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея России Тихона владыка Никодим (Кротков) в июне 1920 года с риском для жизни пересек линию фронта и прибыл на Крымскую кафедру. В Симферополе он встретился с митрополитом Антонием (Храповицким), с которым совсем недавно разделял узы и ссылку, и тот одобрил его решение остаться со своею паствой, невзирая на несомненную опасность для жизни, исходящую от представителей новой власти. В Крыму также предпочел остаться уже бывший архиепископ Таврический Димитрий (Абашидзе).

Приняв дела епархии, святитель Никодим с присущей ему энергией погрузился в бурлящую церковную жизнь.

За годы кровопролитной Гражданской войны запасы зерна были истощены, а засуха 1920—1921 годов привела к небывалому голоду во всей стране, который продолжался с лета 1921 до осени 1922 года; эпицентр его оказался в Поволжье. В августе 1921 года Святейший Патриарх Тихон обратился к главам разных христианских конфессий за пределами России с призывом о помощи. В то же время был создан Всероссийский церковный комитет помощи голодающим. Во всех храмах стали собирать пожертвования, но по распоряжению властей комитет был закрыт, а собранные средства переданы властям. 23 февраля 1922 года ВЦИК своим постановлением предложил местным Советам изымать у церквей «все драгоценные предметы», в том числе и богослужебные. Это вызвало недоумение и протест священнослужителей и верующих. Святейший Патриарх Тихон указал на антицерковным характер кампании: «Нас обвиняют в "алчности золота". Но при чем тут алчность, когда мы в полной неприкосновенности храним из глубины веков дошедшие до нас церковные сокровища, имеющие значение святыни или историческое, и хотим сберечь их до будущих веков, и, наоборот, все, что не имеет никакого значения, сейчас же допускаем верующих отдать на помощь голодающим, как имеющее ценность только по материальной стоимости»¹.

В 1922 году Советская власть объявила об изъятии церковных ценностей. Голодающее Поволжье стало удобным поводом для нанесения сокрушительного удара по Православной Церкви. Своей целью большевики ставили не столько изъятие само по себе (они не сомневались, что ценности заберут во всех случаях), сколько уничтожение лучших представителей Русской Церкви, в первую очередь архиереев и священников. С впечатляющей откровенностью в секретном письме В. Молотову для членов Политбюро в марте 1922 года В. Ленин писал: «Для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем с 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, и не останавливаясь подавлением какого угодно сопротивления. Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет <...> не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства, которые могут и хотят испытать политику насильственного сопротивления советскому декрету». В письме давалось конкретное указание, как действовать: «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше»².

28 марта 1922 года в «Известиях» был напечатан список врагов народа, куда по логике большевиков попала лучшая часть российского духовенства. Одним из первых был назван Святейший Патриарх Тихон. В свою очередь, Крым-ЦИК, чтобы не отстать в столь важном революционном деле, 30 марта издал указ, в котором всем православным храмам предписывалось в 36-часовой срок с момента получения циркуляра все ценности по имеющимся описям опечатать и сдать в Наркомфин и в 6-часовой срок сообщить о результатах выполнения этого своеобразного постановления. Ответственность за проведение циркуляра в жизнь возлагалась на представителей общины. Так как за эти смутные годы практически все храмы Крымской епархии в той или иной степени были уже обворованы или ограблены, предусмотрительные большевики к этому циркуляру сделали дополнение под № 38, сообщавшее, что «лица, являющиеся хранителями церковных ценностей по своему юридическому или фактическому положению, будут привлекаться к ответственности наравне с совершителями краж». И даже «если они предоставят доказательства своей непричастности к кражам, их все равно будут привлекать за небрежное хранение ценностей». В примечании было сказано: «Пользующиеся церковным имуществом обязаны предоставить старые (до 1917 года) инвентарные книги, описи клиросных ведомостей, независимо от описей, предоставленных при заключении договора с местными Советами, а непредоставление, сокрытие или предоставление этих документов в испорченном виде служит основанием для привлечения виновных к судебной ответственности как за уничтожение или сокрытие указанных документов. Требование: а) опись в трех экземплярах недвижимого и движимого церковного имущества, б) отдельно от указанной — опись в трех экземплярах инвентарного имущества, предназначенного специально для богослужебных целей»³.

Надо сказать, что Церковь была уже ограблена до нитки в ходе осуществления Декрета от 20 января 1918 года и не могла иметь банковских счетов и сбережений. Евхаристические сосуды, ризы на иконах были последними «материальными ценностями».

Более того, Политбюро приняло решение «внести раскол в духовенство, проявляя в этом отношении решительную инициативу и взяв под защиту власти тех священников, которые выступят в пользу изъятия». Очевидно, судьба голодающих не в первую очередь волновала большевиков, они хотели извлечь из этой трагедии только политическую и экономическую выгоду.

Репрессии захлестнули всю страну и ознаменовались 1414 кровавыми инцидентами. Погибли и были расстреляны по приговору так называемых судов 2691 священник, 1962 монаха, 3447 монахинь и значительное число мирян.

Изъятие в Крыму проходило неровно, во многих храмах епархии с энергичными протестами со стороны верующих и духовенства. Сохранился документ об изъятии ценностей из Косьмо-Дамиановского монастыря, расположенного недалеко от Алушты, и приписанной к нему Благовещенской церкви в Симферополе[1].

Комиссия по изъятию методично обходила храмы и порой в буквальном смысле насильственно забирала у верующих то, что они почитали святыней и не могли отдать на поругание. Как это бывает, на стороне кощунников оказался горе-священник Троицкого греческого храма в Симферополе протоиерей Евгений Эндека. Со знанием дела он консультировал безбожников по всем техническим и теоретическим вопросам. Он вдохновлялся обновленческими идеями и действовал в согласии со своей уже поврежденной совестью, собирая угли на свою голову^*.

Святейший Патриарх Тихон обратился ко всероссийской пастве с призывом оказать помощь голодающим, но большевики пресекли эту инициативу со свойственной для них решительностью, так как отчетливо понимали, каковы будут последствия для всего народа и для них в частности, если Русская Православная Церковь возглавит огромный социальный проект и накормит голодающих.

В своем послании от 15 (28) февраля 1922 года Святейший Патриарх Тихон писал:

«Божиего милостью, Смиренный Тихон,
Патриарх Московский и всея России,
всем верным чадам Российской Православной Церкви
Благодать Господа нашего Иисуса Христа да пребудет с вами.

Среди тяжких испытаний и бедствий, обрушившихся на землю нашу за наши беззакония, величайшим и ужаснейшим является голод, захвативший обширное пространство с многомиллионным населением.

Еще в августе 1921 г., когда стали доходить до Нас слухи об этом ужасающем бедствии, Мы, почитая долгом своим прийти на помощь страждущим духовным чадам Нашим, обратились с посланиями к главам отдельных христианских Церквей (Православным Патриархам, Римскому Папе, Архиепископу Кентерберийскому и епископу Йоркскому) с призывом во имя христианской любви произвести сборы денег и продовольствия и выслать их за границу (умирающему от голода) населению Поволжья.

Тогда же был основан Нами Всероссийский Церковный Комитет помощи голодающим, и во всех храмах и среди отдельных групп верующих начались сборы денег, предназначавшихся на оказание помощи голодающим. Но подобная церковная организация была признана Советским Правительством излишней, и все собранные Церковью денежные суммы потребованы к сдаче и сданы правительственному Комитету.

Однако в декабре Правительство предложило Нам делать, при посредстве органов церковного управления: Св. Синода, Высшего Церковного Совета, Епархиального, Благочиннического и Церковно-приходского Совета — пожертвования деньгами и продовольствием, для оказания помощи голодающим. Желая усилить возможную помощь вымирающему от голода населению Поволжья, Мы нашли возможным разрешить церковно-приходским Советам и общинам жертвовать на нужды голодающих драгоценные церковные украшения и предметы, не имеющие богослужебного употребления, — о чем и оповестили Православное население 6 (19) февраля с.г. особым воззванием, которое было разрешено Правительством к напечатанию и распространению среди населения.

Но вслед за этим, после резких выпадов в правительственных газетах по отношению к духовным руководителям Церкви, 10 (23) февраля ВЦИК, для оказания помощи голодающим, постановил изъять из храмов все драгоценные церковные вещи, в том числе и священные сосуды и прочие богослужебные церковные предметы. С точки зрения Церкви подобный акт является актом святотатства, и Мы священным Нашим долгом почли выяснить взгляд Церкви на этот акт, а также оповестить о сем верных духовных чад Наших. Мы допустили, ввиду чрезвычайно тяжких обстоятельств, возможность пожертвования церковных предметов, не освященных и не имеющих богослужебного употребления. Мы призываем верующих чад Церкви и ныне к таковым пожертвованиям, лишь одного желая, чтобы эти пожертвования были откликом любящего сердца на нужды ближнего, лишь бы они действительно оказывали реальную помощь страждующим братьям нашим. Но Мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается Ею как святотатство — миряне отлучением от Нее, священнослужители — извержением из сана (73-е правило Апостольское, 10-е правило Двукратного Вселенского Собора).

Смиренный Тихон,
Патриарх Московский и всея России.
15 (28).02.1922»⁴.

Большевики успешно использовали трагедию голодающих Поволжья, чтобы окончательно изъять все ценное, что осталось в Православной церкви. За активное сопротивление, а порой и пассивное несогласие с кощунством, с которыми, как правило, сталкивались изыматели во многих храмах необъятной России, власти предавали всех наиболее видных архиереев и священнослужителей суду, так чтобы это запомнилось и стало живым примером дееспособности новой власти.

По всем епархиям прокатились репрессии. С 22 ноября по 1 декабря 1922 года в Симферополе прошел суд над архиепископом Никодимом и наиболее активным духовенством епархии за «сокрытие церковных ценностей» и «использование религиозных предрассудков с целью противодействовать изъятию ценностей».

Владыка Никодим на суде держался бодро и независимо, свою позицию объяснил ясно, опираясь на каноническое право, здравый смысл и советский закон. Он заявил: «Насколько мне известно, изъятие церковных ценностей в Крыму и по всей Тавриде прошло без оказания сопротивления комиссии как со стороны духовенства, так и со стороны прихожан, а посему обвинение в намерении сорвать изъятие считаю неправильным, как и в противодействии этому изъятию. И более того, изъятию Церковь не только не противодействовала, но и содействовала всеми возможными мерами. Я принимал личное участие в описании ценностей собора <...>. И вообще среди духовенства и мирян во время изъятия держался мнения, что власти нужно подчиняться, в особенности в таком деле, как помощь голодающим»⁵.

Но образцово-показательный суд имел определенную цель — осудить православного архиерея и активно проявившее себя духовенство, что и было сделано. 1 декабря владыка Никодим, архиепископ Таврический, был приговорен к 8 годам лишения свободы.

Расправа над священномучеником Никодимом и группой наиболее стойкого духовенства, осмелившегося воспротивиться власти во время беззаконного изъятия церковных ценностей, убеждала, что перемены пришли всерьез и надолго и, несомненно, коснутся всякого, кто думает, верит и живет по-иному, согласно евангельским заповедям, а не советскому закону. Зловещее дыхание новой реальности обволакивало и удушало, как бы напоминая, что социально чуждым нет места в новом обществе.

Идеологические установки сопровождались не только соответствующей риторикой на эмоциональном фоне, но и вполне конкретными действиями компетентных органов, которые неустанно следили за всем происходившим в церкви и вырабатывали план последующих действий.

Примечания

^*. Евгений Павлович Эндека родился в 1883 г. в Карасубазаре. Окончил Таврическую духовную семинарию, как свидетельствуют епархиальные ведомости, в числе последних учеников. Его пробольшевистские усилия в дальнейшем себя не оправдали. Уже в 1923 г. его арестовали и выслали из Крыма. По возвращении он относительно благополучно служил в различных храмах Крыма до 16 марта 1936 г., пока его не арестовали как греческого националиста. В то время он был настоятелем греческой Афанасьевой церкви в Керчи. Его душевное состояние само по себе показательно. После первых же допросов он был отправлен в психиатрический диспансер на обследование. Врач 10 октября 1936 года записал: «Со слов Е.П. Эндеки, во время пребывания в заключении он испытывал страх, слышал голоса устрашающего характера: "Смертный приговор", "Его надо убить". Боялся принимать лекарства и пищу, опасаясь, что они отравлены, не спал по ночам. Со стороны психики: формально вполне ориентирован, слабодушен, легко плачет по самому незначительному поводу. Не способен к длительным психическим напряжениям. По временам испытывает ночные страхи. Под следствием переносил реактивные психические состояния». Во время следствия Е. Эндека предал своих ближних и друзей по церкви: Иордана Ивановича Семилиди, Гомера Пахатуриди, Кайтолиди и других, назвав их контрреволюционерами и националистами. Отвечая на вопрос врача, сам Эндека характеризовал свое состояние следующим образом: «После того как я назвал подсудимого (И. Семилиди. — Авт.) контрреволюционером, я слышал голос Семилиди, на меня это очень подействовало, и наутро у меня отняло руку и язык. Я видел следователя, я галлюцинировал, я слышал, как меня вызывают к следователю, который заставил меня дать показания, после этого я еще больше стал галлюцинировать... Меня перевели в общую камеру, меня допрашивали, в это время я тяготился этим, я давал все возможные показания... Я пил, но редко. Я говорил, что я блудник, что я корыстолюбец. Я писал мнимому прокурору заявление. Помню, что я писал на латинском языке некоторые слова... Я чувствовал, что меня посадили якобы к шакалам, чтобы они меня убили... Я забыл молиться. У меня был животный страх. По временам у меня это бывает. Сейчас я спокоен. Я познакомился с тюремными людьми и их преступлениями».

Несмотря на такое плачевное состояние и былые заслуги перед властью, Эндека был все же осужден 21 октября 1936 г. на четыре года лагерей с лишением прав на три года. Его дальнейшая судьба неизвестна (Архив ГУ СБУ по Крыму. Арх. № 03455).

¹. Поспеловский Д.В. Русская Православная Церковь в XX веке. — М., 1995. — С. 104.

². АПРФ. Ф. 3, о. 60, д. 23, л. 16. Дело об изъятии церковных ценностей и колоколов.

³. ЦА ФСБ РФ. Арх. № Р-31086, л. 15.

⁴. Акты Святейшего Патриарха Тихона и позднейшие документы о преемстве высшей церковной власти 1917—1943. Сб. в 2-х ч. / Сост. М.Е. Губонин. — М.: Православный Свято-Тихоновский Богословский институт. 1994. — С. 188—190.

⁵. ЦА ФСБ РФ. Арх. № Р-31086, л. 17.

Приложение

^[1]. Благовещенская церковь подворья Космо-Дамиановского монастыря

Изъятие производилось 10 марта 1922 года представителем КрымЦИК товарищем Попандопуло в подворье Космо-Дамиановского монастыря в присутствии иеромонахов Иннокентия и Николая, представителя общины Митькина Никиты, сестер-монашек Вирсавии, Мелитины и Евгении. Вместо старой описи была предъявлена копия новой описи. Со стороны причта было сочувственное отношение, и изъята была только часть церковных ценностей из наличности, соответствовавшей копии новой описи, причем в акте в графе «Примечание» было отмечено, что недостающие предметы — две чаши с полным прибором, два креста напрестольных — переданы в деревни Мамак и Марьино. 21 марта сего года в объединенный совет православных церквей города Симферополя было подано заявление, в котором объяснено, что на требование совета представить в двухнедельный срок инвентарную опись церковного имущества таковая не может быть представлена, так как церковь основана только в 1907 году, очень бедная, инвентарной книги не заводилось, и только в феврале месяце 1922 года по требованию советской власти была составлена опись церковного имущества и в трех экземплярах представлена в церковный подотдел Крымского Ревкома. При втором дополнительном изъятии было сделано тщательное исследование храма в присутствии старосты и секретаря совета и были обнаружены ценности, не вошедшие в акт первого изъятия, а также ценности и имущество, принадлежащие свечному заводу. Но акта о приеме на хранение не было, и нельзя было установить, все ли взятое в целости.

Согласно заключению секретаря комиссии Эндека, старая опись должна быть. Если ее не оказалось, то она должна находиться при монастыре. Из рапорта настоятеля Марии-Магдалининской церкви протоиерея Медведкова видно, что часть имущества также была передана в Благовещенскую церковь, и на вопрос о количестве принятого была представлена копия описи с указанием, что все предметы металлические.

Опрошенные в качестве обвиняемых:

1) Настоятельница Космо-Дамиановского монастыря игумения Варсонофия, она же Акулова Ксения Герасимовна.

2) Ризничная и зав. подворьем — Вирсавия, она же Подозникова Матрена Сидоровна. 3) Письмоводительница зав. канцелярией Евгения, она же Тищенко Параскева Яковлевна. 4) Бывшая зав. подворьем Мелитина, она же Карташева Марфа Ивановна — в сокрытии описей и церковных ценностей виновными себя не признали и объяснили: 1) Обвиняемая Варсонофия: что при Благовещенском храме описи никогда не было и все необходимое для подворья бралось из монастыря и по миновании относилось обратно в монастырь, где имелась инвентарная книга, в которую заносилось имущество, находящееся в том или ином подворье, и что эта книга пропала при ограблении монастыря. 2) Обвиняемая Вирсавия: что описи и утвари при Благовещенском храме не было и что опись была общая на монастырь с подворьем и хранилась при монастыре. Обвиняемые Евгения и Мелитина показали то же самое.

Допрошенные в качестве свидетелей иеромонах Иннокентий и Николай показали, что, хотя они и присутствовали при изъятии, но как священнослужители, и что ответственность за церковное имущество несут настоятельница монастыря Варсонофия и заведующие подворьем Мелитина и Евгения, и что опись одна общая на монастырь с подворьем и должна находиться при монастыре.

Космо-Дамиановский монастырь

21 мая 1922 года изъятие производилось членами комиссии по изъятию церковных ценностей в Космо-Дамиановском монастыре в присутствии благочинной Еликониды, пономарки Магдалины и иеромонаха Тихона. По словам присутствующих, настоятельница монастыря Варсонофия уехала в Симферополь на подворье, куда ею и увезена опись, а потому таковая представлена быть не может, и изъятие производилось по наличию, причем на некоторых иконах риз не оказалось, в том числе и на большой иконе «Благовещение». Как пояснили присутствовавшие, эти иконы были доставлены в монастырь без риз. Во время прибытия комиссии в монастырь пономарка Магдалина уносила спрятанную под платком икону, на которой была серебряная риза, и гвозди, прикреплявшие ризу к иконе, были частью вынуты. И, как пояснила смущенная Магдалина, икона переносилась для богослужения в другую церковь, а гвозди сняты потому, что риза чистилась мелом, но во все время пребывания комиссии, около трех часов, служба не совершалась. Кроме того, монастырская обстановка произвела на комиссию удручающее впечатление. Среди старых монашек и молодого здорового иеромонаха находились почти дети — девочки лет от 12 до 16, изможденные, изнуренные, прячущиеся от мужчин. Монастырские кельи часто посещают неизвестные личности, спускающиеся с гор для того, чтобы покушать и даже иной раз переночевать, что создает впечатление, что это не монастырь, а притон для бандитов, подворье в Симферополе — связующее звено бело-зеленых. Согласно заключению секретаря комиссии Эндека, в монастыре должна быть опись всех подворий, а копия описи — при каждом подворье.

После изъятия ценностей настоятельница монастыря Варсонофия прислала на имя зампреда ЦК ПОМГОЛа по изъятию ценностей объяснение, в котором говорится: а) что опись церковного имущества унесена бандитами при ограблении монастыря 8 сентября 1921 года, о чем своевременно доносилось властям г. Алушты и епархиальной власти в Симферополе; б) что новая опись составлена не вскорости потому, что после ограбления монастыря бандиты еще посещали монастырь, и хотя в меньших количествах, но ограбили его. Не указав, что именно было унесено бандитами при повторных налетах и что имеется вчерне новая опись, к составлению которой приступили в конце февраля 1922 года, но еще не закончена к июню, и в) перечисляется количество и качество предметов, унесенных бандитами вместе с описью церковных ценностей; причем перечисленные в объяснении предметы не соответствуют рапорту на имя епархиальной власти от 10 сентября 1921 года, в коем указано гораздо меньшее количество церковных ценностей, чем в объяснении <...>.

В предъявленном им обвинении <...> себя виновными не признали и объяснили: 1). Обвиняемая Варсонофия: что при ограблении монастыря была взята и опись, которая хранилась в ризничном ящике в алтаре, и после ограбления монастыря 8 сентября 1921 года новая опись не составлялась. В рапорте на имя архиепископа Никодима не были перечислены все церковные ценности, взятые грабителями, только лишь потому, что грабители сказали: «Если только вы донесете об ограблении, камня на камне не останется». Неправда, что иконы были без риз. Все иконы были с ризами, кроме «Благовещения», которую прислали без ризы. 2). Обвиняемая Еликонида: что <...> при ограблении монастыря были и посторонние лица в числе 5—7 душ, из коих один мужчина, не считая двух объездчиков, которых привели бандиты, и одного из них — Гарбузова — убили, а другой, оставшийся в живых, Стеймах, свидетелем быть не может, потому что все они были заперты грабителями на кухне, и что опись взята в город Симферополь игуменией Варсонофией, могла сказать молодая монашка Ариадна, которая не понимает, что такое опись, решив, раз игумения в городе, значит, и опись в подворье. Малолетние девочки находятся в монастыре одни потому, что их бросили родители, а другие просто полечиться, и никто из неизвестных кельи монастыря не посещает и не ночует, а если кто и ночует, то для таких имеется гостиница. 3). Обвиняемая Магдалина: что опись при ограблении монастыря 8 сентября 1921 года была взята бандитами. Икону в день святого Николая приблизительно с 12 до 2 часов дня как особо чтимую переносила в другой храм для служения. После ограбления монастыря 8 сентября 1921 года были еще налеты на монастырь, но что было забрано грабителями, не помнит. На вопрос, составлялась ли после ограбления новая опись, отвечает: да, составлялась, но не помнит, когда, и не знает, где она хранится <...>. Впоследствии отказывается от своих показаний и заявляет, что она ничего не знает. На вопрос, почему она сказала членам комиссии по изъятию церковных ценностей, что опись монастырская хранится в Симферополе в подворье, Магдалина ответила, что она не говорила, а впоследствии заявила, что она не помнит. Риза на иконе была прикреплена, и никто гвоздей не вынимал, и кроме иконы «Благовещение», на которой не было ризы, все иконы были с ризами. 4). Обвиняемая Наталья: что опись хранилась в ризнице в ящике, и после ограбления была составлена опись (акт) похищенного, которая хранится в монастыре в ризнице, и о том, составлялась ли другая, новая инвентарная книга монастыря, должна знать Евгения; опись же церковных ценностей подворья хранится в подворье, а может быть, и в монастыре, но в ризнице монастыря ее не было. Налеты на монастырь после 8 сентября 1921 года были, но не на церковь <...>.

(Цит. по: Протоиерей Николай Доненко. Наследники Царства. Кн. 1. Симферополь, 2000. — С. 229—233)